Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах] - Семен Аралов

— Я словак. Еду в Хатван, домой.

И тут — надо же случиться такому! — толстяк заговорил по-словацки. А Владимир ни слова по-словацки и не знал!

Ничего не ответил, промолчал. Соседи по купе смотрели на него вызывающе: ага, попался!

Поезд подошел к очередной станции. Купе опустело: все, кроме Урасова, направились в вокзальный буфет.

Владимир настороже. «Если появится полиция, попробую убежать под вагонами: тучные полицейские под вагоны не полезут». Встал в тамбуре, незаметно оглядывая перрон.

Двое вернулись из буфета. Поезд тронулся. За вокзалом мельком увидели шествие с красными знаменами. В чем дело? Новый пассажир в купе рассказал, что в Будапеште коммунисты борются за власть. Это было неожиданно.

Впрочем, Владимир и бровью не повел. «Может, провокация?»

Двое, ходившие в буфет, едят апельсины. Толстяк говорит пренебрежительно:

— Этих смутьянов быстро усмирят.

И вновь — подозрительные, недружелюбные взгляды в сторону Урасова.

Вечером, около шести, прибыли в Мишкольц. И здесь на улицах — демонстрации, красные флаги, вокзал тоже в кумаче! Мишкольц — рабочий город. Значит, действительно венгерский пролетариат поднялся! Толстяк и худой снова вышли. А когда возвратились, вид у них был мрачный, с пальцев толстяка исчезли перстни. «Спрятал, испугался!»

Владимир воспрянул духом. А в Хатване, где весь вокзал был запружен народом и гремели революционные песни, ему стало совсем весело. В Хатване соседи Урасова уже не вышли на перрон за новостями: все было и так ясно. Они угрюмо молчали. Вид у них был до крайности растерянный.

Урасов приткнулся к стенке купе и задремал. Проснулся на рассвете, когда поезд подходил к Будапешту. Толстяк и тот, который был с цепочкой («А где же она? И ее нет!»), бодрствовали. Видимо, не спали всю ночь. Когда показался вокзал, все повернулись к окнам: а тут какая обстановка? Урасов увидел на фасаде здания большой яркий плакат: рабочий перекрашивает парламент в красный цвет.

Тогда, в девятнадцатом

Об этом плакате Урасов вспоминал часто. Красный парламент. Грандиозно! Сколько отдано сил делу, которое наконец восторжествовало на венгерской земле! И словно специально выбран весенний март: в его солнечных лучах так ослепительно кумачовое половодье в городах и селах.

У Владимира было такое ощущение, будто он и не расставался со старыми товарищами. Задания так и сыпались — самые разные, самые неожиданные, все — срочные. Спустя много лет Урасов осознает: то, что поручалось ему весной и летом девятнадцатого года, пригодится в будущей работе дипкурьера. Будущей… А пока Владимир и не подозревал об этом будущем. Просто сам собою накапливался опыт, который потом выручит не раз и не два.

Память у Урасова отличная, но, воскрешая события, он все-таки проверяет себя:

— Так, дружище Бен?

Бен — Бенедикт Хайду, боевой соратник Владимира, работавший в секретариате Бела Куна. После падения красной Венгрии он (как и Урасов) сложными и опасными путями пробрался в Советскую Россию, стал москвичом. И, естественно, Урасов и Хайду часто навещали друг друга.

— Так, Володя, — кивает Бенедикт. — У нас было много радости и было много трагического. Незабываемо и поучительно.

…По календарю — сто тридцать три дня красной республики. По пережитому — гораздо больше. Вот лишь некоторые эпизоды того, девятнадцатого года.

Венгерская Красная Армия сражалась на фронте против войск интервентов, бросившихся душить Советскую республику на Дунае. А с внутренней контрреволюцией ожесточенно бился вместе с другими патриотами отряд под командованием Тибора Самуэли. Отряд состоял из интернационалистов: русских, венгров, югославов, чехов.

…Тревога! Бойцы отряда быстро занимают места в вагонах. Погружены винтовки, пулеметы, боеприпасы. Тибор Самуэли — в кожаной куртке, с маузером — машет машинисту: «Давай!» Поезд мчится в Дьер. Там — контрреволюционное восстание. Дьер уже был совсем близко, когда Самуэли приказал остановиться. Прошел по вагону, приблизился к Владимиру.

— А ну-ка, Урасов, — на вокзал в разведку, узнай обстановку. Может, нас там поджидают с гостинцами…

Урасов спрыгнул на землю, осмотрелся. В темноте тускло белели рельсы, впереди никого не видно. По рельсам не пошел, а свернул с полотна.

…Вокзал. Монархисты, перехватившие телеграмму, уже поджидали революционный отряд Тибора Самуэли. В кассовом зале на деревянном диване сидел «наблюдатель». Солдатская шинель. В руках — винтовка. План восставших: встретить отряд Тибора, завести его в засаду и уничтожить перекрестным пулеметным огнем.

«Наблюдатель» неумело скручивал козью ножку, когда в зале появился Урасов. Это не местный! Караульщик от неожиданности едва не вскинул винтовку, но спохватился, вновь принял непринужденную позу.

— Свой? Красный? — спросил Владимира.

— А ты какого цвета?

— Я связной.

— Чей связной?

— Больно много знать хочешь.

«Наблюдатель» не успел глазом моргнуть, как его винтовка оказалась в руках Урасова.

— С винтовкой не шути, отдай!

— Я спрашиваю: чей связной?

— Ну, меня прислали из гарнизона встретить отряд Самуэли и показать дорогу. Отдай винтовку-то!

Владимир уже хотел было отдать винтовку, но взгляд его упал на руки, протянутые за оружием. Холеные пальцы, на указательном — дорогой перстень. Урасов схватил «солдата» за грудь и так тряхнул, что пуговицы шинели отлетели. Под нею был офицерский китель!

— Ну, паразит, не вышел твой номер!

План восставших провалился. Отряд Самуэли вовремя подоспел на помощь дьерским коммунистам!

…Всплывают в памяти горькие дни.

В ночь на 31 июля в гостинице «Хунгария» никто не спал. Решался вопрос о власти. Молодая Советская республика не выдержала бешеного натиска интервентов. В номерах не сиделось. Урасов тоже бродил по коридорам. Многолюдно, дымно, тихо. Бела Кун уехал на заседание правительства.

— Неужели в самом деле конец? — спросил Владимир у Бенедикта.

— Не будем гадать, обождем…

— Значит, напрасно потрачено столько сил, пало столько товарищей?

— А Парижская коммуна — это напрасно? — ответил Хайду. — Конечно, всем нам очень тяжело. Но надо думать о завтрашнем дне. По всей вероятности, придется покинуть Венгрию. А потом вернемся, непременно вернемся!

Владимир подошел к окну. Дунай. Город. Огни. Спят люди. Вроде бы ничего не происходит. А в это время решается, куда пойдут стрелки истории — вперед или назад.

В «Хунгарию» прибыли Бела Кун, Эрне Пор. Их лица осунулись, потемнели. На щеках и подбородках синела щетина: впервые их видели такими. Казалось, за эту ночь Кун и Пор постарели лет на десять.

Кун обвел собравшихся долгим печальным взглядом. Вздохнул и слегка развел руками:

— Что ж, друзья, много вам говорить не нужно, вы закаленные бойцы и сами все понимаете. Мы могли бы справиться с внутренним врагом, но интервенцию нам не сдержать. Вражеские войска уже совсем близко… Интервенты через два дня будут в Будапеште. Мы вынуждены были передать власть социал-демократам.

Ропот, крики, возмущенные голоса.

Кун молчал. На секунду смежил веки. Открыл. Глаза его полны болью и верой.

— Мы покидаем одно поле боя, чтобы вести борьбу на другом. Главное — сохранить всех бойцов, всех наших соратников. Итак, друзья, за дело!

Погибла Советская республика, младшая сестра Советской России… У Владимира было такое чувство, словно у него отсекли руку. Враги, опьяненные победой, еще яростней набросятся на Советскую Россию, зажатую в огненном кольце фронтов. Родине станет еще трудней. Конечно, Владимир не впал в отчаяние, он уже много пережил огорчений и отступлений, они закалили его, но все же на душе было горько, ой как горько!

«Хунгария» была похожа на разворошенный муравейник.

— Товарищ Урасов, — позвал Эрне Пор, — тебе поручается известить всех русских большевиков, чтобы они успели к поезду.

Итак, общежитие на заводе Маутнера, редакция газеты, к Юстусам и к Ирэн, непременно к Ирэн. Если узнают о ее связях с коммунистами, ей, конечно, придется очень трудно. Владимир вдруг со всей остротой почувствовал, что любит эту девушку, не может жить без нее…

В общежитие завода Маутнера успел как раз вовремя: все были на месте. Печальную весть восприняли мужественно.

— О вас позаботится российский Красный Крест. Он остается в Будапеште для защиты интересов соотечественников и отправки их на родину. Сейчас я улажу некоторые срочные дела и поеду в министерство иностранных дел. Так что не волнуйтесь, товарищи. — Он повернулся к рабочему Маутнера:

— Как вас зовут?

— Матвей Верста.

— Верста? Кличка?

— Не. Настоящая Верста.

— День начинается с юмора. Неплохо!